Медведь (по-якутски «эhэ»)

Издревле медведь ценится среди якутских охотников как трофей отваги. В старину мастерство якута-охотника измерялось именно этим своеобразным эталоном. Никакая другая добыча, не взирая ни на обилие и на любые трудности, не приносила охотнику-промысловику столь широкой популярности, как удачная охота на медведя. Известность любого охотника в своей округе становилась тем сильнее, чем больше увеличивалось количество убитых им медведей.

Их похождения и единоборства с таёжным богатырём даже при их жизни превращались в легенду, в основу которых ложились эпизоды из фактических буден самой охоты на медведя. Самые отборные из таких легенд и ныне сохраняются у народа в смеси с охотничьими рассказами, как будто они зародились только вчера. Вообще, рассказы об охоте на медведя и ныне – одна из популярнейших тем среди охотничьих рассказов якутских промысловиков. И они, как и любые рассказы подобной тематики, не лишены преувеличений, вымысла, юмора и приключенческих добавлений. Такая высокая оценка охоты на медведя станет сама по себе понятной, если учесть, что медведь в якутской тайге является самым сильнейшим из местных хищников, и якуту-промысловику приходилось идти на него с вооружением не лучше первобытного. В промысле на этого зверя спортивный интерес, пожалуй, превалировал над всем остальным. Из всех видов охоты именно здесь проверялись, как на экзамене, отвага, хладнокровие, выдержка, решительность, молниеносная реакция, ловкость, меткость, находчивость, самоотверженность в деле выручки товарища, так необходимые в суровой жизни промысловика. Потому и общественное мнение всячески поощряло подвиги охотников на медведя. Из-за культовых традиций охота на медведя имела немалое количество условностей», обрядностей. Условности предшествовали промыслу, а обряды большей частью исполнялись над тушей зверя. Из числа условностей можно упомянуть отношение к нему. Его считали находящимся в родственных отношениях с людьми и наделяли способностью узнавать на расстоянии все помыслы, намерения и слова, высказанные по его адресу кем угодно. Поэтому якуты боялись когда бы то ни было и думать плохо о медведе. Даже в тех случаях, когда он задирал людей и скот, и то никто не смел высказаться резко о случившемся. «Лесной наказал» («Тыатаа5ы сэмэлээбитэ»), - говорили поцарапанные и искусанные им охотники: «Старик погладил или тронул» (кырдьа5ас таарыйбыт, эбэтэр тыыппыт) осторожно объясняли о задирании скота. Опасаясь угадывания намерений, охотники, идущие на медведя, пользовались особым условным жаргоном

«Наступил на щель» (хайа5аhы уктээтим) – означал на том эвфемисическом жаргоне «нашёл берлогу»; «остановился», «уснул» (тохтообут, утуйбут) – так отмечали, когда нужно было констатировать смерть медведя и т.д.


Охоту на медведя якуты-охотники делили на две группы: «ар5астаах» (находящегося в берлоге) и «босхо» (свободно жирующего). Соответственно этим условиям были разработаны свои приёмы промысла. На свободно жирующих медведей большей частью применялись самоловные орудия. Из них наиболее распространены кулемы (сохсо) общесибирской конструкции. После распространения огнестрельного оружия к луку-самострелу (айа) стали приспосабливать обрезы из ружей (саа-айа). Последние прикреплялись к стволу дерева, и капсюли их разбивал миниатюрный лук-самострел. Были они без промаха, так как настораживались с помощью того же конского волоска (кылыы), как и на древнем самостреле. Орудие это было небезопасно и для людей, и для скота. Редко применялись при охоте на вольного медведя волчья яма (или) и две разновидности особого приспособления охотничьих ножей. В первом варианте большой ятагановидный нож насаживался на одном конце довольно длинной жерди. Из последней делали рычаг-перевес так, чтобы насаженный на ней нож в замаскированном виде торчал на звериной тропке острием кверху. Жердяной рычаг с неравными плечами перевеса настораживался по принципу обыкновенных петель-очепов, но приводился в действие при помощи конского волоса, протянутого через тропку. Когда медведь, проходя над торчащим снизу вверх ножом, ногами задевал волосок, получался удар вздёргивающимся кверху концом рычага-перевеса. Воткнутый в живот, нож далее распаривал всю брюшину при испуганном рывке вперёд. Раненый зверь в данном случае погибал очень быстро, так как все внутренности вываливались при первых же прыжках, и часто рана задевала центральную артерию в области паха. Данный тип страшного ножевого самолова носило название «тэптиргэ». Второй вариант самолова, именуемый просто «нож» (быьах), был ещё мучительнее первого. На этот раз применялись два-три ножа, втыкаемые в стволы таких деревьев на тропке, о которые нельзя было не задеть боком при спешке. А спешку самолов создавал сам искусственно. На расстоянии двух-трёх звериных прыжков от воткнутых в стволы ножей, над тропкой оставляли свисать подрубленное дерево. Последнее при помощи задевания волосяной сторожки внезапно валилось на проходящего зверя. Испуганный медведь первым броском налетал на первый нож, а затем, отпрянув в сторону, распарывал весь бок с второй и третий. Во многих случаях эти ножи могли заставить действовать и без помощи падающего погонялы. В таком случае расчёт делался на случайное задевание первого ножа. Он тогда, при характере медведя, сам играл роль пугала-погонялы. Смертельные же удары должны были нанести второй и третий ножи, которые укреплялись с точным учётом направлений, куда должен был отпрянуть зверь при каждой болезненной реакции. В обоих вариантах с ножами боковины тропок загораживались то завалом, то не бросающейся на глаза изгородью. Все вышеописанные древние методы, за исключением кулемы, ныне запрещены для любого вида зверей, как опасные для людей и скота. Однако и кулема в настоящее время незаметно вышла совсем из употребления из-за большой трудоёмкости. Её вытеснил новый, не требующий больших затрат, и одновременно весьма эффективный, вид самоловного орудия - петля из стального троса. Если безошибочно выбрана часто посещаемая тропа, медведь попадается в установленную петлю из троса, обернутого для маскировки травкой, на редкость часто.

Причём он нередко лезет в тросовые петли даже совсем не замаскированные. Из петель, если угодил хорошо, он почти никогда не выпутывается, ибо, как говорят якутские охотники, «медведь – богатырь не попятный» и знает только рваться вперёд. Близка к самоловам – охота на «вольного» медведя около его свежей жертвы. Пользуясь тем, что свою луговую жертву он обычно оттаскивает к опушке поляны под стволы деревьев, якутские охотники часто устраивают засаду на лабазах, укреплённых высоко на растущих деревьях. При благоприятных условиях, возвращаясь вновь к своей жертве, медведь редко замечает засаду, располагающуюся высоко над уровнем его взора. Тогда, подпустив близко, охотники расстреливают его в упор. В случаях ранения и контратаки со стороны хищника, охотников страхуют толстые брёвна лабаза, нависающие козырьком над прямым лазом по стволам. Метод засады на лабазах изредка встречается и ныне, и к нему обычно прибегают малоопытные, вынужденные с большой опаской вступить в единоборство с крупным хищником. Опытные же промысловики, вооруженные современным нарезным оружием, не любят возни с лабазом. Их вполне устраивают для засады толстые стволы деревьев. В случае обороны те стволы у них превращаются в нечто вроде естественного щита от прямых наскоков и дают возможность заменить обойму. Без применения самоловных орудий, охота на вольно жирующего медведя в прошлом была связана с большим риском. До недавнего времени вооружение якутского охотника в таких делах состояло единственно только из скудного комплекса холодного оружия. В этот комплекс входили топор, рогатина, нож, лук со стрелами и пальма, представляющая собой огромный нож, насаженный на длинное древко. Степень риска при охоте на вольно жирующего медведя не уменьшился даже после добавления в состав вооружения якутского охотника ранних видов огнестрельного оружия. Последние, не обладая дальним боем, заряжались прямо со ствола и были снабжены примитивными типами замков. Польза от них могла быть только в случаях удачности единственного и последнего выстрела. Дальше, если не уложить наповал, охотник и дичь моментально менялись ролями: нападающим становился разъяренный зверь, а отбивающимся – охотник. И отбиваться последнему требовалось не на жизнь, так как, после выхода из строя однозарядного шомпольного ружья, силы сторон уравновешивались: против богатырской силы и ловкости медведя, в руках человека оставалось только примитивное холодное оружие. Исход единоборства далее зависел от личных качеств и состояния каждой из сторон. По рассказам, среди медведей иногда встречались подлинные чемпионы, выходившие победителем из многих схваток с подобными противниками. О таких опытных медведях охотники всей округи предупреждали друг друга, чтобы малоопытный не ринулся сгоряча на столкновение со столь грозным противником. Охотники же, считающие себя большими мастерами подобного дела, нередко сами искали встреч с четвероногим таким чемпионом для самоэкзамена.


Только, по вышеотмеченным причинам, о подобном своём желании они не только не говорили никому, но даже опасались думать про себя. О желании же его можно было догадываться по его действиям. При встрече с медведем, «на воле» так, чтобы невозможно было разминуться, опытные промысловики обычно предпочитают идти к нему навстречу. При этом они движутся демонстративно спокойно, твёрдым уверенным шагом «вонзив свои глаза прямо в звериные». И тут начинается между ними война нервов. Так идут они вооруженные или безоружные. – Нет такого зверя, который бы устоял перед уверенным твёрдым взором человека, - говорят они убеждённо. Другое дело, если у Вас самого при этом мелькнут в глазах искорки неуверенности или тревоги. Зверь это не упустит – прочтет моментально. Тогда считайте, что дело провалили сами – зверь будет смелеть подобно тявкающей собаке. Не настроенные воинственно звери, по словам охотников-промысловиков, в таких случаях сворачивают с дороги одни быстрее, а другие с достоинством – постепенно пятясь назад. Третьи – решив померяться силами, поднимаются на задние лапы. Тут для виртуозов-мастеров наступал момент, удобный для самого рискованного древнего приёма – принятие медведя на рогатину. Решившийся испробовать этот приём, должен был идти при встрече с зверем, спрятав оружие, словно с пустыми руками. А удавалось это путём волочения рогатины за собой, держа обеими руками за, обернутый для маскировки в тряпье, наконечник. Как только медведь начинал медленно подниматься на дыбы, охотник, будто испугавшись, быстро опускался на правое колено. При этом он незаметно подтягивал к себе рогатину, конец древка прочно упирал о землю, а острие вставлял вперёд под тенью полусогнутой левой руки, поднятой кверху в позе защиты лица. Правая рука охотника в это время находилась на древке чуть сзади корпуса промысловика. Все эти приготовления делались без единой коррекции газами, так как в данной ситуации взору поручалась самая ответственейшая задача, от которой зависело чуть ли не добрая половина успеха операции. Он должен был так гипнотизирующе впиться в глаза медведя, чтобы они не смогли увидеть ничего другого, В таком навязчивом плену глаза охотника-промысловика должны были держать звериный взор до полного осуществления приёма. Занятый одним неотрывно уставленными глазами человека, ели медведь, не замечая подвоха, наваливался сверху вниз на промысловика, тот подаваясь корпусом назад, незаметно выставлял вперёд острие рогатины, замаскированную левой рукой. Далее, напоровшегося до крестовины на рогатину, зверя охотник перебрасывал через себя тем же методом, каким сенозаготовители перекидывают копну вилами. Вернее, здесь через охотника медведь перебрасывал себя сам инерцией падения. В момент наваливания зверя, чуть наклоненное вперёд, древко рогатины, упертое нижним концом о грунт, распрямлялось с грузом при подтягивании к себе охотником. Сам же промысловик в это время сильно подавался корпусом назад, сгибаясь в поясе. Поскольку крестовина не позволяет проскальзывание проткнутого тела зверя, при списании дуги древком, медведь пролетает над охотником.


С расчётом на такой приём, древка копий, пальм и рогатин не делали слишком длинными, и оружие обязательно снабжали крестовиной. Риск здесь заключался в том, что если перед броском или в момент его случайно зверь обнаруживал наличие оружия, он, в первую очередь, выбивал его из рук охотника. Неверно утверждение, что медведь неуклюж. В молниеносном выбивании оружия он настолько ловок, что даже самые опытные промысловики не могут увернуться от такого удара. Тогда уже охотнику не миновать беды. Другие приёмы с рогатиной и пальмой применялись во время схваток в лесу с крупноствольными деревьями. Изворачиваясь, кружа вокруг каждого ствола от наседающего зверя, мастера данного приёма должны были успеть уколоть хищника в бок. Здесь промысловик пользовался тем, что разъяренный медведь в порывистых рывках не успевает делать мелких кругов. Когда, нацелившись на своего противника, хищник кидался напрямую, охотник резким прыжком в правую сторону укрывался за дерево. Тогда медведь пролетал мимо и прямо на лишних 5 - 6 прыжков. Затем, перекувыркнувшись, шёл снова. За это время охотник делал перебежку за ствол другого дерева или с рогатиной в руках готовился к следующему наскоку. Как уверяют опытные промысловики, увертываться от наскоков медведя отскакиваниями влево не всегда надёжно, так как в свою правую сторону он способен делать весьма крутые повороты даже при больших скоростях. Мелкие деревья в подобных условиях не представляют собой укрытия. Медведь их может легко и смять, и обхватить. В «межствольной» схватке некоторые промысловики удивительно ловко пользовались простым охотничьим ножом и обыкновенным топором. Выйти победителем из таких схваток, как видим, было делом, доступным не для всех. Поэтому и становились они вполне заслуженно героями легенд, подобно охотникам на африканских и индийских львов. При встречах с «вольным» медведем оказывают неоценимую услугу охотничьи собаки-медвежатники. Лучшие из них, без необходимого сигнала, никогда не подпустят зверя к своему хозяину. Непрерывно нападая, они берут на себя все тяготы столкновения. При охоте на медведя промысловики почти во всех случаях берут с собой несколько собак, ибо одна устаёт очень быстро. Участие своры здесь выгодно и в том отношении, что, при хорошем вожаке, становятся смелее и самые трусливые. По мнению охотников склонности к медвежьей охоте обнаруживаются у собак не очень часто. Поэтому их отбирают очень придирчиво, иначе они могут подвести своего хозяина в самые ответственные моменты. О методах обучения собак изложено в главе о собаководстве. По мере усовершенствования огнестрельного оружия, охота на медведя с применением холодного оружия постепенно ушло в прошлое. Особенно большую роль здесь сыграли нарезные охотничьи ружья. К услугам старинных приёмов с холодным оружием теперь могут прибегнуть или в намерено спортивных целях, или в редких вынужденных случаях самозащиты. Такие обстоятельства, например, иногда создаются при внезапных столкновениях, при ранении зверя на очень близкой дистанции и т.д. Припасая на подобные случаи и по привычке, якуты-охотники, особенно люди старшего и среднего возраста, и ныне не расстаются с пальмой и рогатиной. Пальма у них одновременно играет роль походного топора при разведении костра и для зачистки жердей для остовов палаток и чумов.

Они пользуются этим оружием также для прокладки дорог прямо с седла, отрубая тонкие деревья и ветки таким же образом, как с помощью мачете рубят тростник или пробираются через джунгли. В старину был ещё один приём охоты и защиты от «вольного» медведя. При возникновении удобной ситуации им пользуются и ныне. Он заключался в заманивании зверя повыше на ствол дерева, и, подпустив ближе, в лицо кидали любой предмет. При попытке заслониться обеими лапами, зверь иногда разбивался насмерть. А если и не убьётся после падения, отбивалась у него охота дальше продолжить преследование. Из-за сравнительно меньшей опасности, большинство якутских охотников в прошлом схватке с вольно жирующим медведем предпочитало охоту на него в берложий период. Это положение не изменилось и поныне. Если в схватках с «вольным» медведем обязательны одинаковые опытность, ловкость, хладнокровие и быстрая реакция всех участников, то условия облавы на берлогу позволяют участие в ней малоопытны, и совершенно новеньких, действующих под руководством одного и нескольких хороших знатоков дела, Учитывая такие особенности, этот вид охоты на медведя служит своеобразной школой при воспитании подрастающего поколения зверобоев. Начинающий охотник, пока не пройдёт подобную практику, и сам не осмеливается один на один померяться силами с крупнейшим хищником края, и не советуют ему таковое его старшие друзья и наставники. Облава на берлогу у якутов имеет несколько разработанных издревле приёмов. И все они рассчитаны не на одиночного исполнителя. Берлогу может штурмовать без партнеров один единственный промысловик, лишь при невозможности отыскать поблизости никого, и если он твёрдо уверен в себе.